Гавроша окружили.
Но ему не пришлось ничего рассказать. Мариус сейчас же отвел его в сторону.
— Зачем ты явился сюда?
— Гм! — возразил мальчик. — А вы?
И при этом он бросил на Мариуса взгляд, в котором смешивалась свойственная ему наглость с отвагой. Его глаза казались большими против обыкновенного от горевшего в них внутреннего огня.
Мариус продолжал его спрашивать строгим голосом:
— Кто это тебе велел вернуться сюда? Доставил ли ты, по крайней мере, мое письмо по адресу?
Относительно этого письма Гаврош не мог не чувствовать упреков совести. Стремясь как можно быстрее вернуться на баррикаду, он скорей отделался от него, чем доставил его по назначению. В душе он не мог не сознавать, что поступил немного легкомысленно, передав письмо неизвестному ему человеку, не имея даже возможности хорошо рассмотреть его лицо. Человек этот, правда, был без шапки, но этого было, конечно, слишком мало. В душе он уже сам упрекал себя за это и теперь боялся новых упреков со стороны Мариуса. Чтобы вывернуться из затруднительного положения, он изобрел самый простой способ, он решил солгать.
— Гражданин, я отдал письмо привратнику. Дама уже спала. Ей передадут письмо, как только она проснется.
Мариус, посылая это письмо, имел в виду двойную цель — проститься с Козеттой и спасти Гавроша. Но ему пришлось удовольствоваться только половиной того, что он хотел сделать.
Отправление письма и появление Фошлевана на баррикаде показались ему имеющими взаимную связь, и он, указывая на Фошлевана, спросил Гавроша:
— Ты знаешь этого человека?
— Нет, — отвечал Гаврош.
Гаврош и на самом деле, как мы уже говорили, видел Жана Вальжана только в потемках и не мог рассмотреть его лица.
Смутные и болезненные подозрения, возникшие было в голове Мариуса, рассеялись. Знал ли он что-нибудь о политических убеждениях Фошлевана? Кто знает, может быть, Фошлеван республиканец. В последнем случае участие его в битве объяснялось очень просто.
Между тем Гаврош уже на другом конце баррикады кричал:
— Где мое ружье!
Курфейрак приказал возвратить ему ружье.
Гаврош сообщил "товарищам", как он их называл, что баррикада окружена со всех сторон. Ему большого труда стоило пробраться сюда. Пехотный батальон, составивший ружья в козлы в Петит-Трюандери, угрожал баррикаде со стороны улицы Лебяжьей, с противоположной стороны муниципальная гвардия занимала улицу Доминиканцев, а прямо напротив баррикады стояли главные силы.
Сообщив эти сведения, Гаврош задорно прибавил:
— Разрешаю вам хорошенько попотчевать их.
Между тем Анжолрас, стоя у своей амбразуры, сосредоточил все свое внимание на том, что творилось перед баррикадой.
Нападающие, оставшись, по всей вероятности, не особенно довольными результатами выстрела, не повторяли его.
Рота пехоты заняла конец улицы позади пушки. Солдаты разобрали мостовую и сложили из камней как раз против баррикады маленькую низкую стенку, нечто вроде защитного вала высотой всего восемнадцать дюймов. В левом углу позади этой стены виднелась голова колонны батальона городского округа, занимающего улицу Сен-Дени.
Спрятавшемуся за амбразурой Анжолрасу показалось, что он слышит характерный шум, какой бывает, когда достают из зарядных ящиков жестянки с картечью, а потом он увидел, как фейерверкер переставил прицел и слегка отклонил дуло пушки влево. Потом артиллеристы стали заряжать пушку а фейерверкер схватил фитиль и сам поднес его к запалу.
— Наклонитесь, прижмитесь к стене, — крикнул Анжолрас, — все становитесь на колени вдоль баррикады!
Революционеры, частью группировавшиеся перед входом в кабачок, частью покинувшие свои места при появлении Гавроша, стремительно бросились к баррикаде, но раньше чем они успели исполнить приказание Анжолраса, грянул выстрел, сопровождаемый свистом картечи. Оказалось, что стреляли и в самом деле картечью.
Выстрел был произведен в гребень баррикады, и картечь рикошетом отлетела к стене. Этим выстрелом двоих убило и троих ранило.
Если так будет продолжаться, то баррикада окажется не в состоянии защищаться. Картечь достигла цели.
Раздались крики ужаса.
— Надо помешать им сделать второй выстрел, — сказал Анжолрас и, опустив дуло винтовки, стал целиться в фейерверкера, который, припав к орудию, проверял в эту минуту прицел.
Фейерверкер был красивым молодым белокурым артиллерийским сержантом с умным выражением лица. Последнее качество присуще, впрочем, всем представителям этого избранного и грозного рода оружия, которое, совершенствуясь в способах избиения, кончит тем, что убьет саму войну.
Комбферр, стоявший возле Анжолраса, смотрел на этого молодого человека.
— Какая жалость! — сказал Комбферр. — Сколько гнусной мерзости в таком кровопролитии. Анжолрас, ты целишься в этого сержанта, но сначала взгляни на него. Обрати внимание только на то, что ты видишь перед собой красивого молодого человека, он храбр и по лицу его видно, что он умен. Все эти артиллеристы люди хорошо образованные, у него есть отец, мать, семья, может быть, он даже любит, ему не больше двадцати пяти лет, он мог бы быть твоим братом.
— Он и так мой брат. — отвечал Анжолрас.
— Да, — продолжал Комбферр, — он и мой брат. В таком случае не станем убивать его.
— Оставь меня. Что необходимо, то должно быть сделано.
И по бледной, как мрамор, щеке Анжолраса медленно скатилась слеза.
В это время он нажал собачку винтовки. Грянул выстрел. Артиллерист взмахнул руками, два раза перевернулся на одном месте, поднял голову, как бы за тем, чтобы вдохнуть в себя воздух, потом припал к пушке и замер в этой позе. С баррикады видна была его спина, и из нее, как раз на самой середине, фонтаном била кровь. Пуля навылет пробила ему грудь. Он был мертв.
Надо было его унести и заменить другим, а это давало выигрыш времени в несколько минут.
© «Онлайн-Читать.РФ», 2017-2024
Обратная связь